[Makiavel]

День четырнадцатый

Заметке быть, но будет она короткой.
Приехали родители, сообщили что я очень изменился в лучшую сторону, не
узнали. Немного странно их видеть, если честно, но я думаю что я просто
привык быть один за эти две недели. Но они были рады меня видеть.
Заставляет задуматься о природе семьи. Нет сейчас сил додумывать эту
мысль, если честно. Может когда-нибудь в будущем. Мы сходили поесть в
Старой Будве, в одном из ресторанов - я впервые прогулялся по ночному
городу. Природа в это время впечатляет, но мизантроп во мне не ведает
покоя - толпы на пляжах, покрытые кремом для загара к ночи начинают
«социальную жизнь», разбредаясь по одинаковым кафе и ресторанам,
создавая толчею на улицах, толпясь вокруг любого хоть сколько-нибудь
любопытного объекта, будь то продавец пластиковых игрушек, большая
собака, или стойка с пиццей. Странно видеть, как продаются на лотках всё
те же дешевые и омерзительно выглядящие игрушки что и в Питере, что и в
Париже. Интернациональность проявляется в самых худших вещах, которые
распространяются легче всего, но несут пропорционально бесконечно малое
содержание. Пустота и пластик международны.
Сегодня я лежал на пляже
рядом с русской семьей, члены которой курили и пили пиво, а после
оставляли окурки и банки на песке. Мне хотелось спросить их, обратиться к
ним, но я сдержался. Это бессмысленно. Не моя страна, не мне
исправлять, не моё дело. На самом деле это не так, и надо было
вмешаться, надо было пойти на конфликт. Это граница эгоизма и
рационализма. Я позволяю себе ограниченный эгоизм, ибо я конечен.
Я
задумался об идее тирана, о том, почему это столь малоэффективная
структура. Забудем даже о том, что после смерти тирана всё всегда
развалится. Просто зрелище людей, неспособных себя контролировать,
вызывает внутри жажду тирании, создает эмоциональное оправдание
ограничения чужой свободы. Проблема в том, что тираном над людьми всегда
будет один из них, столь же ущербный (если не более) индивидуум, полный
недостатков и несовершенства. Тираном должен быть наилучший, достигший
наибольшего совершенства, но такого человека редко будет привлекать идея
тирании.
Мне пришел в голову образ тирании, в котором насилие и
принуждение применяются и к тирану. Наилучшего заставляют быть тираном,
взять на себя власть, которой он не жаждет. В этом слышны отголоски
демократии.
Сегодня идя через толпу я в определенный момент
почувствовал, что слишком раздражен. Сильнее чем можно себе позволить. И
в этот момент я инстинктивно решил, что мне следует уйти в себя. Это
даже не самый лучший образ, но он весьма верный по направлению. Вначале я
представил как спускаюсь по лестнице, но лестницы обладают некоей
непредсказуемостью, казалось бы абсурдной. Я представил, как спускаюсь в
лифте. Но вместо того, чтобы двигалась стрелка или нечто похожее,
относительно стрелки двигались числа - минус один, минус два, минус три…
В определенный момент лифт остановился, и я вышел на большой балкон,
высоко над подземным озером, на берегу которого находился город. Я
детально представил как пью бокал белого вина, и как прошу добавить в
него льда - вместо звонка для вызова официанта был небольшой кран, и
текущая вода бесшумно возвещала ему о том, что в нем возникла нужда. Со
мной на балконе сидел некий зверь, напоминающий муравьеда, тихо фыркая.
Он устроился рядом с креслом, в которое я опустился, чтобы наблюдать за
предстоящем зрелищем, и лишь изредка тыкался своим мокрым носом мне в
руку, намекая на то, что я перестал его почесывать. Спустя некоторое
время часы в городе внизу пробили один удар, и над озером взвился вихрь
светлячков, заполнивших своим сиянием темноту, отражаясь в мечущейся под
ними воде. Они некоторое время танцевали над водой, перед тем как
устремиться вверх, в темноту, пока последний не исчез из виду.
Всё
это я представлял столь явно, идя домой с пляжа, что эта картина, вкус
вина, фырканье зверя - всё это затмило реальный мир, позволяя мне
двигаться на автомате. Я забыл глубину воображения. Забыл его силу.
Забыл, насколько легко уйти от реальности, но при этом продолжать не
просто существовать, но жить.
Это было прекрасное вино.


День пятнадцатый

Да,
день пятнадцатый. Поскольку дни четырнадцатый и пятнадцатый в
значительной мере оказались смазаны движением и в значительной мере
бессонной ночью в одно целое, вполне допустимо написать о них обоих в
одной записи. К тому же признаюсь, в вечер четырнадцатого дня я был едва
ли способен что-либо записать - я сильно устал, голова была весьма
мутной после перелета, и меня постоянно отвлекали, пусть и весьма
приятным способом. Тот случай, когда увлекаться грядущей ностальгией
является большой ошибкой, carpe diem, и всё такое. Меня всегда, кстати,
забавляло это выражение - «и всё такое». В нем отсутствует формальность
стандартных «и так далее», «и тому подобное», «и в том же духе», но при
этом нет присущей подобным выражениям грубости и чрезмерной
разговорности. Оно без сомнения отдает фамильярностью, но достаточно
приятной её разновидностью. Впрочем начнем по порядку.
Утром
четырнадцатого дня я отправился купаться в последний раз, отправился в
этот раз со своей мамой. Для неё как и для меня первое купание было
тяжелым - это всё же очень особый тип нагрузки, который заставляет мышцы
сокращаться в непривычных сочетаниях, что в свою очередь заставляет
внутренние органы чувствовать себя несколько неуютно, словно
перепланировку в комнате осуществляют не поднимая находящихся в комнате
людей с кресел и постелей. Поэтому купание было относительно коротким.
После я уговорил свою маму залезть со мной на камни-скалы, ведущие на
небольшой каменный мыс, поднимающийся над водой, с которого открывался
прекрасный вид. Надо отдать ей должное, в свои пятьдесят лет она
достаточно уверенно карабкалась по камням, хотя в нескольких местах ей
всё же потребовалась моя помощь. Она постоянно твердила, что сама
удивляется тому, что я сумел её уговорить. На её взгляд это достаточно
опасное занятие. Впрочем категории риска у нас несколько разные - в
детстве она отправилась автостопом по югу и востоку СССР. Одна. Я бы на
такое не решился, скажу честно. Карабкаться по камням безопаснее, на мой
взгляд, ты контролируешь куда больше.
После время до отлета я
проводил достаточно бездейственно, что-то съев, собравшись и отдохнув.
Мне было в чем-то любопытно, как я буду смотреть на окружающий мир перед
отъездом. Буду ли я пытаться уловить и запомнить мелкие детали? Буду ли
я пытаться найти какое-то отличие - словно надеясь обнаружить в
окружающем мире какое-то признание значительности моего перемещения в
пространстве? В принципе ни то ни другое - я смотрел всё тем же
взглядом, хотя неизменность окружающего пространства действительно
навела меня на мысли о незначительности моих перемещений.
Садясь на
самолет и улетая я поймал себя на том, что испытываю куда меньше
облегчения чем ожидал в начале, и куда больше сожаления. Мне не стала
больше нравится жара, люди, город - нет, я понял, что буду скучать по
морю и возможности плавать два раза в день. Этот образ жизни мне
оказался очень близок, хотя определенная ограниченность культурной
активности без сомнения со временем начала бы давить на нервы.
На
самолете моё внимание привлекло множество людей, которые в ответ на
просьбу выключить все электронные приборы во время взлета и посадки,
начинают открыто фотографировать на телефоны вид из иллюминатора,
слушать музыку или просто во что-то играть. В этом есть что-то
невероятно абсурдное. Оправдано ли это требование сегодня? Мнения
расходятся, но у меня есть страшное подозрение, что большинство людей,
которые оставляют свои телефоны включенными даже не задумывались о том,
почему их просят это сделать, и стоит ли этим требованиям подчиняться.
Они предпочли, словно непослушные дети, просто не выпускать из рук
любимую игрушку. Касательно фотографий - мы летели уже почти ночью, и
при подлете к Питеру из иллюминаторов открылся прекрасный вид - темнота,
усеянная огнями. Сначала огни выглядели так, словно они находятся на
поверхности воды - бесчисленное множество огоньков, танцующих на черном
гладком зеркале в ночи. У меня в голове возник забавный образ - мы
приземляемся, и вместо автобуса или трапа, нас довозят до терминала на
лодках. Затем, когда мы снизились достаточно, чтобы различать разницу в
высоте, всё это стало скорее напоминать бесконечные рифы, уставленные
маленькими свечками. И в то время пока половина людей игнорировало этот
вид и ворчало насчет кресел, другие начали его фотографировать. На
телефон. Через иллюминатор. Со вспышкой. Мне кажется, что пробел,
следующий за последней точкой, несет в себе определенную смысловую
нагрузку фэйс-палма.
Я взял с собой в полет книгу, чтобы не оказаться
как в прошлый раз вынужденным сидеть три часа без возможности
отвлечься. Книгой этой был сборник рассказов Леонида Андреева,
составленный согласно его собственным посмертным указаниям. Я ясно
помнил только несколько его рассказов, и несколько позабыл его манеру
письма. Язык его, отдам ему должную долю уважения - красив, хотя и не
столь элегантен как у Бродского (да, признаюсь, он будет для меня ещё
долгое время мерилом - впрочем выбор этот мне кажется более чем
достойным). Но содержание… у меня мелькнула мысль, которую с тех пор
несколько людей подтвердили, что он был Чаком Полаником своего времени.
Описание бесконечной мерзости, безумия, схождения с ума, смерти и
болезни… к тому моменту, когда я влетел на территорию Петербурга, мне
пришлось отложить книгу, так как я чувствовал, что погружаюсь в
депрессию. Я не знаю, буду ли я дочитывать этот сборник - возможно
только один рассказ, потому что его рекомендовали. Но после у меня есть
острое желание переключится на что-нибудь несколько более
жизнеутверждающе. Эта книга отнюдь не усилила моё стремление читать
художественную литературу - когда ты читаешь об ужасах реального мира, в
этом присутствует некое парадоксальное утешения реального знания,
объективного свидетельства, если можно так выразиться. В случае
литературы художественной как читатель ты платишь эмоциональную цену
страданий, которых не существует. В этом есть нечто невероятно абсурдное
- причем у Андреева эти ужасы зачастую существуют будто сами ради себя -
нет, безусловно, несколько рассказов забавно работают с этими темами,
строя на их основе некоторые любопытные структуры, исследуются
интересные идеи - как, например, в случае с рассказом «мысль». Но
рассказ за рассказом эти вызывающие отвращение вещи существуют сами ради
себя, и Андреев упоенно разбирает, что в них есть отвратительного,
неприятного, страшного и омерзительного, уподобляясь в этом авторам
многих хоррор-новелл. Впрочем в последних по крайней мере подобное
упоение оправдывается достаточно узким жанром и всьма определенной
традицией и задачей. Андреев слишком часто не пытается сделать с
созданными им ужасными образами вообще ничего. Создается такое чувство,
будто ты читаешь субъективную криминальную хронику. Если говорить более
коротко - слишком часто в обмен на эмоциональную цену чтения подобных
тем Андреев не предлагает вообще ничего.
Впрочем, как всегда я
подозреваю себя в субъективности и ошибочности своего мнения. Или, по
крайней мере, зависимости этого мнения от личных обстоятельств. Что,
впрочем, и является определением субъективности, так что последнее
предложение было достаточно бессмысленным. Прошу прощения. Мне всегда
казалось, что у меня чрезмерно сильно развита эмпатия, которая делает
чтение подобных вещей несколько затруднительным. Хотя здесь, есть у меня
подозрение, скорее следует процитировать Уилла Грэма из сериала
«Hannibal»: «It is less to do with empathy than an active imagination». Я
позволю себе продолжать иногда использовать английский язык.
Отойдем
от дел художественных. Петербург был достаточно сильным впечатлением.
Когда утром ты плаваешь в средиземном море, тебя окружают пальмы, солнце
и жара, а вечером тебя окружает холод, пьяные гогочущие русские,
звуковая реклама в метро, и развалины - ты понимаешь значение
словосочетания «культурный шок». Я добрался домой, чувствуя себя так,
словно меня окружают достойные Гигера пейзажи - вроде бы всё знакомое,
но присмотревшись обнаруживаешь, что вокруг тебя нет ни одного знакомого
элемента, или если они есть - они перемешаны чрезвычайно странным
образом.
Ах да, и последняя заметка касательно самолета - стоит
самолету сесть, люди сразу же расстегивают ремни, и кидаются к багажным
полкам, доставать свои сумки. Самолет движется, трясется, никто никуда
не пойдет ещё минут десять-пятнадцать. Но нет, внезапное чувство
нетерпения охватывает русских пассажиров, которые, видимо, верят, что
если они возьмут свою сумку раньше, то из самолета можно выпрыгнуть на
ходу. Если забежать в автобус раньше, то он уйдет до того, как в него
войдут все пассажиры. Затем, когда они собственно начинают идти пешком,
вся их торопливость разом пропадает.
Дома я успокоил кошку, которая
не привыкла быть одна, и, после некоторых раздумий, позвонил Жене.
Позвонил я не потому что хотел чего-то
конкретного, я просто понял, что соскучился по ней. Я думал о ней во
время отпуска, и понял, что в последнее время у нас настолько улучшились
отношения, что я могу себе позволить по ней скучать. Я некоторое время
подумал, звонить или нет - звонок предполагает, что моё возвращение
имеет достаточно большое значение, чтобы сообщить о нем лично, а не
просто написать в письме или смс. Забавно, насколько технический анализ
кажущихся инстинктивными действий может проходить практически
инстинктивно. Мы поговорили недолго, но она быстро и несколько
неожиданно решила приехать. У нас странные отношения.


Записи далее продолжаются, но я ещё не решил, стоит ли ежедневный дневник публикации, и в чем вообще его смысл. Посмотрим.